МАМИНЫ РУКИ
Такой это был несчастный, нехороший день!
С утра до вечера Маша капризничала, ссорилась с бабушкой, в комнате убираться не стала, читать не училась, в тетрадку ничего не писала, а только сидела в углу и хлюпала носом.
Мама пришла, и бабушка ей пожаловалась: целый, мол, день капризничает девчонка и никакого сладу с ней нет.
Мама спросила:
— Что же с тобой, дочка, делается? Ты не больна ли? — и положила Маше на лоб свою руку.
Руки у мамы были удивительные: сухие, чуть шершавенькие, но такие лёгкие и добрые.
На этот раз Маша только головой мотнула и стряхнула с себя мамины руки.
— Фу, — сказала она. — Фу, мамочка! Какие у тебя руки нехорошие.
— Ну вот, — удивилась мама. — Столько лет жили-дружили, а теперь стала нехороша. Чем же тебе, дочка, мои руки сегодня не понравились?
— Жёсткие, — ответила Маша. — Царапаются.
Мама посмотрела на свои руки, Маше показалось, грустно.
— Руки обыкновенные, — сказала мама. — Рабочие руки. Ничего уж с ними не поделаешь.
Встала и ушла в ванную мыться и заперлась на крючок.
Маше так вдруг стало жалко маму. Она уже хотела бежать за ней, бабушка не пустила.
— Сиди! — сказала бабушка грозно. — Сиди! Мать обидела ни за что. Руки у твоей матери золотые, это все знают. Материными руками добра сделано — на десять таких, как ты, хватит: полотном, которое мать наткала, полземли устлать можно. Даром, что молода, а сноровиста. Мать у тебя не белоручка, работница, плохого в том нет. Станешь к станкам на материно место — дай тебе бог такой быть, обидчица!
— Я её обидеть не хотела, — сказала Маша плача.
— Не хотела, да обидела, — сказала бабушка. — Так тоже бывает. За языком поглядывай. Руки у твоей матери верно, что жёсткие, а вот сердце мягкое... Я бы на её месте тебе как полагается всыпала, горячих... Надрала бы уши.
Мама вернулась и услышала, как бабушка ворчит, а Маша плачет, и сразу не разобралась, в чём дело.
— Не стыдно тебе ещё и бабушку обижать, — сказала она. — Сердце у бабки отходчивое. Я бы на её месте...
— Знаю, знаю! — закричала Маша неожиданно весело и бросилась к матери целоваться и обниматься. — Знаю...
— Ничего ты не знаешь, — сказала мама. — А если знаешь, говори.
— Знаю, — сказала Маша. — Ты бы на бабушкином месте надрала мне уши. Я твои руки обидела.
— Ну и надеру, — сказала мама. — Чтоб не обижала.
— Бабушка говорила, — сказала Маша из угла, — что если бы она была на твоём месте, то надрала бы. А на своём — вы обе не можете.
Бабушка и мама переглянулись и засмеялись.
С утра до вечера Маша капризничала, ссорилась с бабушкой, в комнате убираться не стала, читать не училась, в тетрадку ничего не писала, а только сидела в углу и хлюпала носом.
Мама пришла, и бабушка ей пожаловалась: целый, мол, день капризничает девчонка и никакого сладу с ней нет.
Мама спросила:
— Что же с тобой, дочка, делается? Ты не больна ли? — и положила Маше на лоб свою руку.
Руки у мамы были удивительные: сухие, чуть шершавенькие, но такие лёгкие и добрые.
На этот раз Маша только головой мотнула и стряхнула с себя мамины руки.
— Фу, — сказала она. — Фу, мамочка! Какие у тебя руки нехорошие.
— Ну вот, — удивилась мама. — Столько лет жили-дружили, а теперь стала нехороша. Чем же тебе, дочка, мои руки сегодня не понравились?
— Жёсткие, — ответила Маша. — Царапаются.
Мама посмотрела на свои руки, Маше показалось, грустно.
— Руки обыкновенные, — сказала мама. — Рабочие руки. Ничего уж с ними не поделаешь.
Встала и ушла в ванную мыться и заперлась на крючок.
Маше так вдруг стало жалко маму. Она уже хотела бежать за ней, бабушка не пустила.
— Сиди! — сказала бабушка грозно. — Сиди! Мать обидела ни за что. Руки у твоей матери золотые, это все знают. Материными руками добра сделано — на десять таких, как ты, хватит: полотном, которое мать наткала, полземли устлать можно. Даром, что молода, а сноровиста. Мать у тебя не белоручка, работница, плохого в том нет. Станешь к станкам на материно место — дай тебе бог такой быть, обидчица!
— Я её обидеть не хотела, — сказала Маша плача.
— Не хотела, да обидела, — сказала бабушка. — Так тоже бывает. За языком поглядывай. Руки у твоей матери верно, что жёсткие, а вот сердце мягкое... Я бы на её месте тебе как полагается всыпала, горячих... Надрала бы уши.
Мама вернулась и услышала, как бабушка ворчит, а Маша плачет, и сразу не разобралась, в чём дело.
— Не стыдно тебе ещё и бабушку обижать, — сказала она. — Сердце у бабки отходчивое. Я бы на её месте...
— Знаю, знаю! — закричала Маша неожиданно весело и бросилась к матери целоваться и обниматься. — Знаю...
— Ничего ты не знаешь, — сказала мама. — А если знаешь, говори.
— Знаю, — сказала Маша. — Ты бы на бабушкином месте надрала мне уши. Я твои руки обидела.
— Ну и надеру, — сказала мама. — Чтоб не обижала.
— Бабушка говорила, — сказала Маша из угла, — что если бы она была на твоём месте, то надрала бы. А на своём — вы обе не можете.
Бабушка и мама переглянулись и засмеялись.
МАМИНО ГОРЕ
Что такое счастье — кто знает. Мама говорила: счастье у каждого своё.
Так, наверно, и есть на самом деле.
Бабушкино счастье свой срок на земле отслужило и лежало завёрнутое в бумажку в большой красной коробке у бабушки на комоде. Миша и Маша один раз залезли потихоньку в красную коробку, когда бабушки не было дома, и нашли в ней две дедушкиных медали и тоненькое золотое колечко. Дедушку убили на войне. Дети это знали. Бабушкино счастье они завернули обратно в бумажку, коробку поставили на место и целый день сидели по разным углам и опять думали.
Дети привыкли верить в мамино счастье. Мама у них была счастливая. Вот и сегодня она вернулась с работы, бабушку обняла и сказала:
— Нашу Трёхгорку сегодня наградили орденом Ленина. Ой, как я рада!
Бабушка спросила:
— А тебя, дочка, не наградили?
Мама ответила весело:
— Меня в этот раз не наградили. Наградной лист нам, говорят, пишут.
Бабушка сказала:
— Характер у тебя, Наталья, счастливый, умеешь ты радоваться не за себя, а за других. Это хорошо.
Через три дня всё стало плохо. Мама сидела с бабушкой за столом и пила чай, дети лежали в кроватках и шёпотом ссорились. Маша сегодня сломала Мишину удочку — доставала удочкой из-под дивана катушку с нитками. Конечно, Миша сердился. Маша отдавала за удочку Матрёшкину синюю кофту, Миша не брал и требовал две тетрадки и красный карандаш.
Вдруг мама сказала:
— Такое горе, такое горе... Катя заболела.
Миша даже привскочил на кровати и опять лёг. Вот тебе и раз. А они думали, что у счастливой мамы горя никогда не бывает.
Бабушка сказала по-своему:
— Ты, Наталья, не расстраивайся. Всё перемелется, мука будет. Поправится Катерина, вот увидишь. Это ведь не царское время, когда рабочему человеку жизни не было. Вылечат. Только надо её лечить с умом и со скоростью.
Мама сказала:
— Кате фабричный комитет дал бесплатную путёвку в санаторий, и завтра она уезжает. Всё равно беспокойно.
— Характер у тебя, Наталья, скверный, — вздохнула бабушка. — Горюешь не за себя, а за других.
— Катерина моя сменщица и подруга, — сказала мама сурово. — Кому же о ней горевать, как не мне. Дети останутся одни на целый месяц.
— С таким гореваньем тебя надолго не хватит, — сказала бабушка.
— Хватит и останется, — сказала мама. — Мы народ крепкий.
— Останется! — подтвердили дети радостным хором. — Мы крепкие.
Мама даже вскочила со стула.
— Спать сейчас же! — рассердилась мама. — Это ещё что за фокусы? Вот уж действительно горе мое.
— А вчера говорила, что радость, — пробормотал Миша. — Тебя пойми.
На другой день мама вроде была весёлая, ходила по комнате и пела. Маша теперь сидела у стола хмурая и молчаливая. Миша в углу стругал табуретку.
Мама посмотрела на Машу.
— Ну, — сказала она, — что затуманилась?
— Ничего я не затуманилась, — сказала Маша. — Нюшка и Федя остались одни. Тётя Катя уехала.
— Тебе-то что, — сказала мама. — Уехала и уехала.
— Нюшка моя подруга, — сказала Маша. — Кому же о ней беспокоиться, как не мне.
— Федька плачет с утра, — сказал Миша.
— Возьмём Нюшку и Федю к нам жить, пока тётя Катя не вернётся, — сказала Маша.
— Конечно, возьмём, — сказал Миша. — Зачем беспокоиться зря. Взяли, и делу конец.
Так и решили. Взяли Нюшку и Федю. Жили все вместе целый месяц. Выздоровела тётя Катя и вернулась. Бабушка сказала:
— Ну вот. Погоревали, и хватит.
Так, наверно, и есть на самом деле.
Бабушкино счастье свой срок на земле отслужило и лежало завёрнутое в бумажку в большой красной коробке у бабушки на комоде. Миша и Маша один раз залезли потихоньку в красную коробку, когда бабушки не было дома, и нашли в ней две дедушкиных медали и тоненькое золотое колечко. Дедушку убили на войне. Дети это знали. Бабушкино счастье они завернули обратно в бумажку, коробку поставили на место и целый день сидели по разным углам и опять думали.
Дети привыкли верить в мамино счастье. Мама у них была счастливая. Вот и сегодня она вернулась с работы, бабушку обняла и сказала:
— Нашу Трёхгорку сегодня наградили орденом Ленина. Ой, как я рада!
Бабушка спросила:
— А тебя, дочка, не наградили?
Мама ответила весело:
— Меня в этот раз не наградили. Наградной лист нам, говорят, пишут.
Бабушка сказала:
— Характер у тебя, Наталья, счастливый, умеешь ты радоваться не за себя, а за других. Это хорошо.
Через три дня всё стало плохо. Мама сидела с бабушкой за столом и пила чай, дети лежали в кроватках и шёпотом ссорились. Маша сегодня сломала Мишину удочку — доставала удочкой из-под дивана катушку с нитками. Конечно, Миша сердился. Маша отдавала за удочку Матрёшкину синюю кофту, Миша не брал и требовал две тетрадки и красный карандаш.
Вдруг мама сказала:
— Такое горе, такое горе... Катя заболела.
Миша даже привскочил на кровати и опять лёг. Вот тебе и раз. А они думали, что у счастливой мамы горя никогда не бывает.
Бабушка сказала по-своему:
— Ты, Наталья, не расстраивайся. Всё перемелется, мука будет. Поправится Катерина, вот увидишь. Это ведь не царское время, когда рабочему человеку жизни не было. Вылечат. Только надо её лечить с умом и со скоростью.
Мама сказала:
— Кате фабричный комитет дал бесплатную путёвку в санаторий, и завтра она уезжает. Всё равно беспокойно.
— Характер у тебя, Наталья, скверный, — вздохнула бабушка. — Горюешь не за себя, а за других.
— Катерина моя сменщица и подруга, — сказала мама сурово. — Кому же о ней горевать, как не мне. Дети останутся одни на целый месяц.
— С таким гореваньем тебя надолго не хватит, — сказала бабушка.
— Хватит и останется, — сказала мама. — Мы народ крепкий.
— Останется! — подтвердили дети радостным хором. — Мы крепкие.
Мама даже вскочила со стула.
— Спать сейчас же! — рассердилась мама. — Это ещё что за фокусы? Вот уж действительно горе мое.
— А вчера говорила, что радость, — пробормотал Миша. — Тебя пойми.
На другой день мама вроде была весёлая, ходила по комнате и пела. Маша теперь сидела у стола хмурая и молчаливая. Миша в углу стругал табуретку.
Мама посмотрела на Машу.
— Ну, — сказала она, — что затуманилась?
— Ничего я не затуманилась, — сказала Маша. — Нюшка и Федя остались одни. Тётя Катя уехала.
— Тебе-то что, — сказала мама. — Уехала и уехала.
— Нюшка моя подруга, — сказала Маша. — Кому же о ней беспокоиться, как не мне.
— Федька плачет с утра, — сказал Миша.
— Возьмём Нюшку и Федю к нам жить, пока тётя Катя не вернётся, — сказала Маша.
— Конечно, возьмём, — сказал Миша. — Зачем беспокоиться зря. Взяли, и делу конец.
Так и решили. Взяли Нюшку и Федю. Жили все вместе целый месяц. Выздоровела тётя Катя и вернулась. Бабушка сказала:
— Ну вот. Погоревали, и хватит.
Комментариев нет:
Отправить комментарий